---

ПОЧЕМУ ПРОИГРАЛИ БЕЛЫЕ

I. Кубанские казаки и государственный переворот 1917 года. Организация власти на Кубани

Из года в год в день Кубанского войскового праздника{1} на площади Екатеринодара происходило торжество выноса войсковых регалий и парад войскам гарнизона. От всех населенных пунктов — станиц, хуторов и сел — в столицу Кубани вызывались почетные представители края для участия в торжестве.

Необыкновенно живописная процессия дефилировала по главной улице города, ведомая старейшим казаком. Представители населения несли старые, заслуженные в боях знамена, куренные значки, перначи, булавы и насеки — знаки атаманского достоинства, царские грамоты, георгиевские трубы и литавры. Кубанский атаман и все представители правительственной власти с непокрытыми головами следовали за процессией.

Перед зрителями проходила наглядно вся старая, полная превратностей и тяжелых испытаний казачья жизнь.

В царских грамотах, скрепленных громадной сургучной государственной печатью, всякий мог прочесть торжественное признание казачьих заслуг русскими монархами, начиная от императрицы Екатерины II. Каждый монарх по вступлении на престол считал долгом заверить казаков в своей неизменной признательности и в незыблемости прав казачьих на земли и ранее дарованные им вольности.

Обласканные, счастливые, разъезжались почетные гости по станицам и возвращались к своей обычной, будничной жизни. Гипноз виденного и слышанного надолго заволакивал в сознании казаков розовым флером реальную действительность.

А действительность была такова.

Старое, императорское правительство поддерживало казачество, как специальное, военное сословие, но в то же время зорко и неизменно принимало меры предупреждения и пресечения против подозреваемого у казаков бунтарского духа и наклонности к сепаратизму, или, как теперь говорят, «к самостийности».

Было установлено, почти как правило, что наказными атаманами назначались лица, посторонние казачьему войску, преимущественно строевые генералы, проходившие это назначение, как этап своей служебной карьеры.

Центральным органом управления казаками было Главное управление казачьих войск в Петрограде, в многочисленном составе которого казаков не было{2}.

Ни один рубль общевойсковых денег не мог расходоваться казаками без благословения двухэтажной опеки над ними.

Невзирая на это, хозяйство казаков (здесь разумеется, главным образом. Кубанский край) неуклонно, так сказать, контрабандно, развивалось. Народные школы и средние учебные заведения росли, как грибы, на деле проводилась идея всеобщего народного обучения; земледельческие орудия находили себе применение, как нигде в других земских губерниях; область покрывалась сетью телефонов.

Лучшие хозяйственные казаки мечтали о введении на Кубани земского самоуправления, справедливо ожидая от этой реформы самого бурного подъема интеллектуальной и экономической сторон жизни края.

Но наступила весна 1914 года. Казаки дали огромную, исправно снаряженную армию.

Культурная жизнь была приостановлена; недостатки и уродливости форм государственного управления чувствовались всеми и давили сознание даже тех, кто до сего времени политикой не занимался.

Февральский переворот застал казачье население врасплох.

Сущность и значение исторических событий усваивались с трудом и вселяли в умы наиболее домовитых казаков большие тревоги. Но молодежь и порочные элементы почувствовали запах «свободы» и бросились в города с населением не казачьим, где местные социалисты подхватили давно подготовляемую ими и ожидаемую весть о падении монархии, сразу засуетились, развесили на улицах и надели на себя красные флаги и банты, митинговали и организовали исполкомы.

Героями были те, кто мог громко с высоты заборов, бочек и столов выкрикивать на разные лады и во всех падежах слова: «буржуазия», «контрреволюция», «завоевания революции», «пролетариат» и т. п. «Довольно кровушки нашей попили...», «Вся власть народу!..», «Да здравствует революция!..»

В городах на Кубани делалось все то же, точно по трафарету, что происходило в других местах России.

Но казаки, внимательно следя за происходящим, участвуя в революционных демонстрациях, думали свою думу и были себе на уме.

На собранном в апреле месяце временным областным исполнительным комитетом областном съезде представителей Кубанской области казаки сразу почувствовали грозящую их существованию опасность, так как было решено власть по управлению краем передать областному исполнительному комитету.

Казаки заволновались и, собравшись вслед за съездом на свою казачью Раду, постановили образовать свое войсковое правительство, которое по обще-краевым вопросам входило целиком в состав областного исполнительного комитета, а в делах казачьих управлялось самостоятельно{3}/

Предшествовавший Раде областной съезд с заправскими ораторами из учителей, рабочих и крестьян уже достаточно развратил казаков и отравил их ядом наблюдаемого ими успеха ораторов, аплодисментов и криков одобрения. Чтобы сорвать аплодисменты, не останавливались ни перед чем, и всякая речь неизменно заканчивалась крылатыми словами о свободе, революции и власти народа. Казакам уже была привита мысль, что можно обойтись без интеллигенции и, в особенности, без генералов и офицеров.

Помню, в Раде читалось постатейно положение о войсковом штабе. В одном из параграфов положения говорилось, что начальником штаба должен быть офицер генерального штаба. Казакам это не понравилось. Во время перерыва, в кулуарах, я подошел к группе станичников, о чем-то шумно говоривших.

— Шо воны опять суют нам генералов, — горячился один член Рады. — Опять старый режим!

— Шо ж, Петро Ахфанасьевич, — обратился оратор к одному почтенному, с нашивками сверхсрочной службы уряднику, — вы десять годив були станичным инструктором, хиба ж вы не справитесь с обязанностью начальника штаба?

Петро Ахфанасьевич скромно потупился и сказал:

— Ни, шо ж, я можу, тилько трудновато...

Среди казаков нередко можно было услышать мнение, что теперь свобода и войсковым атаманом должен быть простой казак.

Но это говорилось под сурдинку. Открыто с такими претензиями никто выступать не решался. Наоборот, когда со стороны представителей Армавирского района — не казаков — была сделана попытка подорвать авторитет областного комиссара К. Л. Бардижа, депутата четырех Государственных дум по Кубанской области, то в противовес этой попытке устроили Бардижу шумную овацию.

Тем не менее решено было обойтись без атамана, власть которого переходила к войсковому правительству.

Каждый отдел{4} пропорционально избирал в правительство одного или двух лиц, а эти в свою очередь избирали себе председателя. Я попал в правительство от Лабинского отдела{5} и был избран председателем голосами всех, кроме одного — Манжулы, который во время выборов демонстративно ушел из помещения.

Иван Макаренко был избран товарищем председателя.

Состав войскового правительства, точно так же, как и областного исполнительного комитета, был случайный, пестрый, преимущественно из лиц, ранее никому неизвестных и ничем себя не проявивших.

Предполагалось, что старое бюрократическое начальство не давало хода этим деятелям и они, умышленно затертые, были в тени. Большинство было без всякого образовательного ценза, без всякого служебного стажа и без достаточного житейского опыта.

Плодотворной работы от такого аппарата ожидать было нельзя. И действительно, областной исполнительный комитет, приступив к рассмотрению первого дела об учителе Омельченко{6}, которого товарищи по учительской семинарии выгнали из своей среды за большевистскую пропаганду, застрял на этом деле и так до конца своего существования из него не вышел.

Сколько помню, ни одного другого вопроса комитет окончательно не разрешил.

В свободное от заседаний в комитете время работало войсковое правительство.

Все свое внимание и энергию я употреблял на то, чтобы не допустить развала еще существовавших на местах отдельских и станичных управлений, и с этой целью всячески противодействовал тенденции заменить старых опытных техников дела новыми, молодыми, не имеющими никакого представления о механизме административного управления, но заявившими себя ярыми сторонниками революции. Я ставил себе задачей дотянуть как-нибудь до возвращения кубанских войсковых частей с фронта, где находился весь цвет и надежда Кубани.

С фронта приходили сведения очень бодрые. Кубанские казаки твердо стояли на позиции и терпеливо ожидали смены. Присылаемые почти от всех строевых дивизий, делегации свидетельствовали о непреклонной воле казаков сберечь Кубань от политической бури.

Некоторые делегации прямо говорили нам, что если мы уступим хоть одну йоту казачьих прав, то возвратившиеся хозяева края привлекут нас к ответственности.

Нам задавали вопросы, справимся ли мы с принятой на себя задачей, а некоторые прямо упрекали, что мы не имели права без фронтовиков организовывать власть и являемся захватчиками.

Войсковое правительство было смущено, особенно скверно себя чувствовал хорунжий Иван Макаренко.

Молодой и здоровый, он постоянно нарывался на вопрос, почему он не на фронте. Сначала он пытался всячески заискивать у делегатов, но кончил тем, что стал уклоняться от объяснений с ними, заболевая в те дни, когда предстоял правительству прием военных делегатов.

В конце концов мы столковались с делегатами, которым я заявил, что мы вынуждены были взять власть в руки, чтобы она не попала иногородним, что мы являемся только душеприказчиками, блюстителями власти и, как только явятся домой хозяева, мы охотно передадим им власть.

Во всяком случае, было решено в сентябре месяце вновь собрать Раду с участием представителей от фронта.

Фронтовики же настойчиво требовали замены войскового правительства выборным войсковым атаманом.

Пока что работа в правительстве настраивалась туго.

Во. главе медицинского дела был поставлен член правительства, сотенный, фельдшер Гуменный. Разбитной и неглупый казачок, но пьяница и картежник. Проводя ночи в игорных притонах и трактирах. Гуменный вошел в связь с екатеринодарскими большевиками, и, когда мы ушли в «Ледяной поход», он остался и поступил на службу к Сорокину.

Не много лучше обстояло дело в остальных отраслях управления: судебной, финансов, внутренних дел и военной.

Ив. Макаренко в правительстве занял исключительное, привилегированное положение. Имел отдельное от правительства помещение, текущими делами не занимался, заявив, что разрабатывает проекты положения об управлении Кубанским краем. Со мной Макаренко держался сдержанно-холодно, немного свысока и снисходительно. Для меня было ясно, что мое нахождение во главе управления он считает временным, что я человек старой школы и ко времени не подхожу, да и не обладаю к этому нужными способностями. Впрочем, таково было отношение его и ко всем окружающим. Все знали, что Макаренко только самого себя считал способным возглавить Кубанское войско и готовился к этому упорно и настойчиво. У Макаренко были сторонники не только на Кубани, но и на Дону, куда как ниже будет указано, он часто ездил по делам возникшего тогда плана учреждения «Юго-Восточного союза».

Я теперь не помню, кому первому принадлежит мысль о союзе Дона, Кубани и Терека, но знаю, что мысль эта встретила повсюду очень большое сочувствие и за нее схватились правительства всех трех казачьих областей.

В июле месяце в Новочеркасске под председательством атамана Каледина было собрано совещание, посвященное этому вопросу. От Кубани присутствовал я и К. Л. Бардиж; от терцев были атаман Караулов и член правительства Ткачев, прибыли также донские и астраханские калмыки во главе с князем Тундутовым. Донское правительство в совещании участвовало полностью. Докладчиком был Митрофан Петрович Богаевский.

Каледина я немного знал раньше, когда он был начальником войскового штаба при войсковом атамане Самсонове в 1907 году, а Богаевского видел в первый раз. Каледин значительно постарел, что бросалось в глаза, особенно, когда он задумывался, а это случалось с ним очень часто, даже во время совещания. Лицо его делалось утомленным и очень грустным, сам он весь как-то опускался и делался сутуловатым. Это был человек до крайности переутомленный. Но когда Алексей Максимович говорил, он выпрямлялся, лицо делалось приветливым, голос звучал твердо и ощущение его болезненности проходило. Все, что говорил Каледин, было просто, умно и практично. Он был в ореоле боевой славы, и слушали его все внимательно, стараясь не проронить ни одного слова.

Совещание под его председательством протекало солидно и спокойно. Только молодой и жизнерадостный М. А. Караулов вносил в совещание тон оживления и веселья. Выступления его всегда отличались своеобразностью, крайней решительностью и неизменно сопровождались предложением совершенно законченной, хорошо средактированной резолюции. Но когда Каледин и другие члены конференции основательно разбивали доводы М. А., то он так же быстро предлагал новую компромиссную резолюцию, не менее первой красиво и ясно изложенную.

В центре общего внимания был также и помощник войскового атамана Митрофан Петрович Богаевский — донской Златоуст. Роль докладчика не давала М. П. простора развернуть своих красноречия и темперамента. Но все же в его манере говорить чувствовался мастер слова — человек с искрой Божией. Замечательно было его отношение к атаману — почтительно-нежное, без всякого оттенка заискивания, любовное, сыновье.

Я завидовал донцам, что у них есть такой атаман, и завидовал Каледину, что у него такой помощник.

Конференция была закончена при полном единодушии всех ее членов. Решено было составить особую комиссию по разработке положения о «Юго-Восточном союзе», для чего каждое казачье войско должно было прислать в Новочеркасск специальных уполномоченных.

Разъезжающиеся по домам делегаты верили, что «Юго-Восточный союз», возглавляемый генералом Калединым, создаст надежный оплот против бушующей и бунтующей Великороссии.

От Кубани в числе других уполномоченных в комиссию попал и Иван Макаренко. Это его очень устраивало, так как второстепенное положение на Кубани не удовлетворяло его.

Я же был очень доволен, что дело «Юго-Восточного союза» потребовало выезда из Екатеринодара Макаренко, и работа без него пошла много спокойнее.

Я не буду останавливаться на работе так называемого областного совета, выделенного областным съездом в качестве контрольного и законодательного аппарата и периодически собиравшегося в Екатеринодаре{7}. Председателем его был избран Н. С. Рябовол.

Это была самая бессовестная говорильня.

Я теперь не могу припомнить ни одного сколько-нибудь значительного момента в жизни совета, ни одного красивого жеста, ни тем более ни одного плодотворного, разумного распоряжения этого органа власти. Бесконечные споры, пререкания, пересуды и ссоры составляли единственный и постоянный предмет длительных заседаний этого учреждения.

Деятельность исполнительного комитета и областного совета, поглотивших громадные областные средства на свое содержание, не оставила по себе никаких следов, а у лиц, принимавших в них участие, могли сохраниться только жгучий стыд и раскаяние.

Все чувствовали необходимость реорганизации власти и с нетерпением ждали сентябрьской казачьей Рады.

В сентябре начали съезжаться в Екатеринодар представители фронта и представители разных войсковых комитетов.

Первенствующую роль пока всюду играли Офицеры, а на частных казачьих собраниях в большинстве случаев они же и председательствовали.

Выяснилась безусловная необходимость избрания войскового атамана, тем более, что донцы и терцы уже имели своих атаманов. Было ясно, что военная партия будет играть значительную роль в Раде.

Группа — Макаренко, Рябовол, Манжула и другие — не надеялась провести своего кандидата в атаманы, а потому энергично принимала меры к его обезврежению и составляла проекты положения о будущей власти, в котором всячески урезывала роль атамана, который должен был «атаманствовать, но не управлять».

В описываемое время еще и помину не было о том течении, которое впоследствии вылилось в самостийничество.

Происходило только соперничество между двумя половинами казаков: «черноморцами» и «линейцами».

«Черноморцы», ведя свою генеалогию от запорожцев, несколько свысока смотрели на «линейцев», пришедших с Дона, и еще в дореволюционное время всегда старались играть первенствующую, роль в делах Войска, что им в значительной мере и удавалось со времени назначения наказным атаманом генерала Бабича — «черноморца» по происхождению. Все высшие должности по управлению Войском были заняты «черноморцами». «Линейцы» волновались, немного роптали по станицам, но рознь эта мало отражалась на жизни казаков, а в строевых частях совсем не чувствовалась.

Но выборы атамана должны были обострить и действительно обострили эти взаимоотношения.

Возможными кандидатами со стороны «черноморцев» являлись К. Л. Бардиж и генерального штаба генерал Кияшко, находившийся в Туркестане. Но Кияшко был очень правых, «черносотенных» политических убеждений и передовыми «черноморцами» не выдвигался. Популярность Бардижа значительно упала за время его сотрудничества в роли комиссара с областным исполнительным комитетом, но все же он являлся самым приемлемым для вожаков «черноморцев» кандидатом. Необходимо было устранить формальное обстоятельство, которое могло помешать выставлению этой кандидатуры. Бардиж был правительственным комиссаром, и совместительство этой должности с должностью атамана могло быть поводом касации выборов, и, кроме того, возникало опасение, что многие сторонники Бардижа предпочтут видеть его по-прежнему на высоком посту комиссара.

И вот на одном из первых заседаний собравшейся Рады, председателем которой был избран Рябовол — личный друг Бардижа, К. Л. выступил с заявлением, в котором, перечислив свои заслуги перед краем, сообщил о своем намерении сложить полномочия комиссара. Представители «линейцев», разгадав этот шахматный ход Бардижа, шумно стали просить К. Л. остаться, ссылаясь на опасность появления нового, неизвестного казакам комиссара. К «линейцам» присоединились не понявшие подоплеки дела «черноморцы». Тщетно Рябовол пытался намекнуть Раде, что Бардиж не совсем оставляет Кубань и что «с почтенным Кондратьем Лукичом мы можем встретиться на другом поприще».

Рада бурно просила Бардижа не оставлять комиссарство. На этот раз овация не доставила никакого удовольствия К. Л. и, обменявшись с Рябоволом кислыми взглядами, он ни с чем сошел с кафедры.

Но недели через три, накануне дня, назначенного для выборов атамана, К. Л. Бардиж повторил свое заявление на этот раз в самой категорической форме, прибавив, что об уходе он телеграфировал Временному правительству в Петроград.

Теперь Бардиж и Рябовол шли уже в открытую, и все знали, что завтра избирательная урна Бардижа будет стоять на столе.

«Линейцы» выставили мою кандидатуру, а «черноморцы», кроме Бардижа, указали на Кияшко, согласие которого испрошено не было, но предполагалось (вполне, впрочем, основательно), что он не откажется.

Шансов у «черноморских» кандидатов было мало, но они нужны были, чтобы лишить «линейского» кандидата торжества единогласного избрания.

Результаты выборов были новым ударом для самолюбия К. Л. Бардижа — он получил избирательных шаров значительно меньше, чем Кияшко.

Политическая карьера бессменного кубанского думского делегата была определенно закончена. Он это понял и уехал к себе на хутор, где занялся сельским хозяйством.

К этому времени начались уже партизанские действия разного рода кубанских добровольческих отрядов. Появились отряды Галаева, Покровского, Лисевицкого и другие.

Лавры Покровского не давали покоя К. Л., и он создал план, коим предполагал сразу вернуть себе любовь кубанцев и затмить успехи самонадеянных пришлых партизан. Он решил поднять Черноморье, создать армию гайдамаков и с нею очистить Кубань от наплыва большевиков.

Первые дни затея эта имела некоторый успех, и К. Лукичу удалось собрать тысячи три гайдамаков. Но воинского духа в них вдохнуть он не сумел. Гайдамаки разбежались при первой же слабой попытке наступления большевиков со стороны Новороссийска и станицы Крымской. К. Л. Бардиж, жестоко разочарованный и потерявший во все веру, вернулся в город Екатеринодар.

За день или два до выступления Кубанской армии, правительства и Рады в «Ледяной поход» К. Л. имел неосторожность сепаратно выехать с двумя своими сыновьями-офицерами из Екатеринодара. На Черноморском побережье они были захвачены большевиками и зверски убиты. Останки мученически погибших Бардижей были женой и матерью перевезены в Екатеринедар и торжественно погребены на исторической крепостной площади — в ограде войсковой церкви.

Прежде чем перейти к изложению дальнейших событий, я чувствую необходимость ответить на естественный вопрос со стороны читателя: как казаки отнеслись к известному корниловскому выступлению и что происходило на Кубани во время, когда «дикая» дивизия и казаки генерала Краснова подходили к Петрограду?

Дело в том, что, к счастью для лиц, стоявших во главе управления, сведения о корниловском выступлении сделались достоянием широких масс уже в то время, когда у правительственного комиссара, а через него и у председателя войскового правительства были сведения о постигшей это выступление неудаче.

Я говорю к счастью, потому что не казачья часть населения Кубанской области и часть казаков, уже распропагандированная социалистами, твердо держались «завоеваний революции», и выступление Корнилова рассматривалось ими как преступление.

Большая же часть кубанского офицерства и идущих за ними казаков склонны были сочувствовать корниловскому движению.

Депутаты фронтовиков ежедневно являлись ко мне с требованием выявить свое отношение к событиям в Петрограде и прозрачно намекали на необходимость войсковому правительству поддержать дело Корнилова.

Срочно проверив сведения о положении дел в Петрограде, правительство приняло меры к ликвидации вызванных движением волнений.

Несомненно назревавший конфликт между двумя слоями населения рассосался, не достигнув опасных для порядка размеров.

В случае удачи Корнилова казаки в массе своей, несомненно, отнеслись бы к нему сочувственно{8}.

Я был первым выборным атаманом на Кубани.

Привод к присяге и вручение атаманской булавы сопровождались торжественным молебствием на войсковой соборной площади при громадном стечении народа.

По старому запорожскому обычаю, старейший кубанский казак Ф. А. Щербина{9} помазал мне голову землею для того, чтобы я помнил свое демократическое происхождение и не зазнавался.

У запорожцев этот обычай сопровождался фактическим предоставлением атаману почти неограниченной власти, вплоть до распоряжения жизнью сечевика. А первая кубанская конституция не давала кубанскому атаману никаких прав, отнимая от него даже право приглашения премьера правительства. Все правительство целиком было дано атаману по выбору так называемой Законодательной Рады. Но об этом дальше.

Краевая Рада, согласно принятому ею основному закону о положении управления Кубанским краем, выделила из своего состава Законодательную Раду, которая должна была создать краевое правительство.

На этом сессия закончилась, и краевая Рада в половине октября прекратила свою работу, чтобы в декабре вновь экстренно собраться.

Избранные члены Законодательной Рады также разъехались на отдых до 1 ноября. Я остался один с подлежащим упразднению аппаратом войскового правительства, многие члены которого под разными предлогами стали уклоняться от работы.

Положение мое, как атамана, в этот период было особенно тяжело. По уходе К. Л. Бардижа обязанности правительственного комиссара Временного правительства были возложены на меня. Это очень устраивало казаков, так как устраняло опасность появления среди нас лица, могущего ставить нам палки в колеса. Даже впоследствии, когда большевики захватили власть и Кубанская Рада постановила всю полноту власти принять на себя, было решено, что мне не следует отказываться официально от обязанностей комиссара, чтобы предотвратить претензии иногороднего, уже большевиствующего элемента на главенство в делах гражданского управления в крае.

За отсутствием достаточно авторитетных и опытных военачальников (все здоровое и сильное было на фронте) я должен был принять на себя также исполнение обязанностей начальника гарнизона.

Все это в связи с начавшимся большевистским брожением в населении и неожиданным появлением в Екатеринодаре запасного артиллерийского дивизиона, состоящего из трех тысяч уже расхлябавшихся воинских чинов, при 24 орудиях, до крайности осложняло положение.

При первых появившихся слухах
<